Юлия Зеленина - Он и Она

Я помню тебя такой: импульсивной и безудержной. Мы три раза приезжали на аэродром, чтобы прыгнуть с парашютом. Мотивация – твоя взбалмошность. «Хочу прокричать „люблю тебя“ в небе», – отшучивалась ты. Я понимал, что это неправда. Твой прыжок – попытка что-то преодолеть внутри себя. Наверное, твои страхи. Не фартило-не погодило-не случалось. Мое сердце трепетало от счастья, потому что меньше всего на свете я мечтал быть расплющенным о поверхность земли. Я создавал видимость, будто бесстрашный, но на самом деле до жути боялся оказаться в свободном падении. Радовался, словно ребенок, когда ты наконец-то оставила эту бредовую идею сигануть с высоты в несколько тысяч метров.

Я помню тебя такой: задумчивой и безгрешной. Как ты это делала? Не пойму… Эфемерная и притягательная. Глядя на тебя я понимал, что бескрайне-безмерно-беспредельно счастлив. Умилялся. Забывался. Любил… Ты чувствовала это и эксплуатировала мои эмоции. Беспощадно. Но давала взамен эйфорию. Это был товарооборот, я понял. Ты продавала себя. Материализация мать ее… С шубами-кольцами-ресторанами тебе было удобно. Я бросал в твою зону комфорта все, что ты хотела иметь. Я не считал. Не калькулировал. Чтобы костер заинтересованности полыхал, была неотвратимая необходимость в подношениях. Наверное, чтобы поддержать огонь я случайно швырнул в него и свою душу. Видимо от того и пустошь внутри моей оболочки!

Я помню тебя такой: сопротивляющейся и тревожной. Когда я сделал тебе предложение, ты задумалась, а потом разревелась. Ты просила подождать-потерпеть-подумать. Я кивнул и, заикаясь, пояснил, что не претендую на твою свободу. Я был уверен: все женщины мечтают быть окольцованными. Моя сестра сказала: «Хочешь удержать ее – запатентуй, – дай свою фамилию». Принял к сведению. Рискнул. Твоя реакция заставила меня задуматься об адекватности женского пола в целом. Я знаю несколько благополучных и самодостаточных дам, которые уверяли: женщина жаждет принадлежать кому-либо. Глядя на них я был уверен, что удержать тебя рядом реально-мыслимо-вероятно.

Ты не хотела детей – не страшно. Испугало меня то, как ты мотивировала нежелание забеременеть.

– Нехорошие гены должны погибнуть, – произнесла ты отстраненно, добавив: – Я имею в виду не себя!

Наверное, это была провокация. Ты ударила хлестко и ждала моей реакции. Я промолчал.

Я помню тебя такой: нежной и ранимой. Маленький умирающий утенок, принесенный в наш дом – ему ты посвятила месяц. Лечила-заботилась-сопереживала. Иногда брала к себе в постель. Пела трогательные песни и нашептывала оздоровляющие заклинания. Случайно увидел, как ты выискиваешь в интернете рецепт фуа-гра.

– Надо купить крахмал, – сказала ты, а на мой вопрос «для чего?» холодно поведала: – Для утиной печени. Ну их – ресторанные изыски. Воспитаем деликатес в домашних условиях.

Конечно, я был уверен, что это юмор. И не придавал значения твоим умозаключениям по поводу ощипывания мертвой пернатой дичи.

Ужин был чудесный. Нежное мясо пахло медом и корицей.

– За Васю! Пусть его душа приютится в птичьем раю. Наш кал – его прах, – негромко высказалась ты и закашлялась, подавившись шампанским.

Я не сразу сообразил, что мы пожираем нашего питомца. В дно унитаза я смотрел долго, и мне казалось, что из глубины на меня взирают добрые глаза нашего подросшего утенка.

Я помню тебя такую: мудрую и ответственную. Когда умерла моя мать, ты взяла на себя организацию похорон. Делала это изящно и сосредоточено. Продумывала все детали, вплоть до губной помады на лице умершей. Ты напугала меня своей фанатичностью. Мне казалось, что ты испытываешь удовольствие, согреваясь в лучах смерти. Черная шляпка с вуалью – ты скорбела красиво. Говорила низким звонким голосом. Церемониймейстер похоронной процессии. Я робко уточнил, не работала ли ты раньше в бюро ритуальных услуг?

– Разве я похожа на ту, кто будет работать в подобном месте?

Я кивнул в ответ. А ты громко рассмеялась и помчалась за бокалом вина. После ужина в честь умершей (поминками ты решительно отказывалась называть данное мероприятие), ты произнесла странную речь:

– Удел стареющих красивых женщин покидать этот бренный мир раньше остальных. Отвратительно наблюдать за увяданием. Это разрушает эстетическое восприятие прекрасной стороны жизни.

Я помню тебя такой: красивой и самоуверенной. В день нашей встречи на скучной вечеринке ты была неотразима. Словно сошла с обложки стильного и дорогого журнала. Рядом с тобой меркло все. Мои друзья завидовали мне и, подтрунивая, бросались репликами: «Она совершенна! Должен же быть какой-то изъян?!», «Может у нее член под одеждой?» или «Она из воска!». Мы перестали ездить в гости к семейным парам, так как ты вводила смуту в вялые супружеские будни моих приятелей.

– Безупречность во всем – иначе в моей жизни не будет смысла, – отчеканила ты однажды вместо оправдания, после того, как я прождал тебя почти два часа (сборы на очередное мероприятие как обычно затянулись).

Как-то в журнале твое изображение подписали «светская львица», ты позвонила в редакцию и, представившись собственным секретарем, обматерила сотрудников издания. «У нее есть имя и фамилия, она – особенная!», – подытожила ты и бросила трубку. Затем мы молча пили травяной чай, и я не решался уточнить, что именно тебя взбесило. Мне казалось, что все женщины, чутко относящиеся к своей внешности, стремятся заполучить этот титул.

– Это пошло! – откликнулась ты на мои мысли. – «Светская львица» – как девка из мотеля среднего класса. Я выше этого. Я – это Я!

Твои слова мне показались разумными. Стремление быть индивидуумом, а не затеряться в безымянной шелухе – это вполне соответствует твоему уровню.

Я помню тебя такой: беззащитной и уязвимой. Тебя разыскали родители, и это известие стало настоящей грозой среди ясного неба. Твой покой, твое привычное течение жизни были нарушены весточкой из прошлого, которое, как я понял, ты стремилась вычеркнуть из биографии. Я и не знал, что у тебя есть тайные страхи. Ты была для меня загадкой – безусловно, но то, что к своим родственникам ты испытываешь жгучую ненависть я и понятия не имел. Ты рыдала, захлебываясь воспоминаниями о несчастливом детстве… Побои, насилие, угрозы – все это часть твоего хрупкого детского мира. Я впервые видел твои искренние слезы крупные и блестящие… Казалось, прорвало дамбу чувств и я радовался этому откровению. Я думал: «Наконец-то я знаю, что скрывается под панцирем безукоризненности! И теперь мы сможем быть по-настоящему счастливыми и доверять друг другу!». Когда ты засыпала твое лицо, слегка припухшее от слез было по-особому красивое. Ты была трогательной—умилительной—чувственной… Я видел тебя без «маски» первый и в последний раз. Наутро ты снова надела непроницаемый скафандр железной леди. Предпочла не говорить о случившемся накануне и просила не обольщаться, что подобная истерия вернется в твой организм.

Я помню тебя такой: честной и бескомпромиссной. Ты всегда делала открытые заявления, стремилась, чтобы в наших отношениях не было притворства и скрытности. Ты готовилась к серьезному разговору несколько дней. Я чувствовал, как накаляется атмосфера в нашем жилище, веяло переменами, бурей!

– Тебе не кажется, что ты слабее меня? – сказала ты однажды.

Я уставился на тебя, не зная, что ответить. Ты спокойным и ровным тоном перечислила мои недостатки. Это заняло минут пять, но для меня это время тянулось бесконечно. Я не спешил прервать тебя, дабы в длинный список не прибавилось еще с десяток моих несовершенств. Ты решила уехать. Я осознавал, что это был побег не только от меня, от твоих родителей, но и от тебя самой. Ты беспощадно мстила мне за то, что я увидел тебя настоящую! Ты не простила мне своей слабости… Как глупо!

Поцарапала. Нарушила оболочку моего мироздания. Я был уверен, что наше противостояние продлится до самой старости. Разгромила-развратила-разнесла мой рай… Хотя, нашу совместную жизнь трудно назвать раем. Мы жили неорганично и неестественно. Будто разыгрывали абсурдистскую пьесу под механические звуки музыкальной шкатулки. Ты прошлась по моей жизни, как ураган—цунами—землетрясение… Я нуждаюсь в долгой кропотливой реабилитации. Вернется ли тот смешливый, открытый парень, который когда-то познакомился с тобой? Не знаю… Возможно, я как и ты облачусь в блестящие доспехи совершенства и буду прятаться под ними до скончания дней моих. В любом случае, жизнь моя продолжается. И чтобы там не случилось – знай: я помню тебя…

Быть всегда на виду – настоящее испытание. Популярному человеку его жизнь не принадлежит, он становится достоянием общественности. Почитатели ставят своих кумиров на божнички, не прощая им старость, дурное настроение или лишний вес. Слава – бремя и ответственность, и если уж вступил на сей непростой путь двигайся вперед с высоко поднятой головой, исполняй свою роль значимой персоны достойно и не давай повода толпе растащить себя на кусочки. Она отведала вкус успеха на заре своей юности и быстро привыкла к вниманию, уяснив важную истину: быть красивой женщиной непросто, а быть красивой актрисой сложнее вдвойне. Когда Она входила в помещение, все взгляды были обращены к ней. Для того чтобы удерживать всеобщее внимание самой красивой женщине, ничего не приходилось делать. Лишь улыбаться и получать комплименты. Мужчины желали ею обладать, женщины злобно сверкали глазами, понимая, что меркнут на ее фоне. Ей приписывали нескончаемое количество романов, но Она притворялась, что ее не трогает вранье, называя присутствие в своей жизни слухов-домыслов-сплетен «издержками производства».